Старый Магнуссон умирал уже давно. Он ничем не болел. Чувствовал себя хорошо. Но по возрасту должен был уже умереть. Ему было лет девяносто. Или сто.

Даже собственные дети считали его чем-то несуществующим. Хотя часто приезжали, привозили.

Комната пустая и опрятная. Ни соринки, ни пылинки, ни таракана. Хозяйка, Юлия Николаевна, убирается здесь каждое утро. Она беседует с Магнуссоном.

- Посуду помыть – говорит Юлия Николаевна. – Белье прокипятить. Как вы себя чувствуете.

- Ничего, – отвечает Магнуссон через полчаса.

Ранее светлое утро. По колыханию деревьев за окном, по пению птиц и по теням на потолке Магнуссон догадался, что сегодня надо будет умереть. Из книг он помнил, что некоторые люди, узнав о приближении смерти, рвут на себе волосы и рыдают. Другие, наоборот, ухмыляются и рассуждают в том смысле, что “наконец-то закончилась проклятая жизнь”. Магнуссону не хотелось ни того, ни другого, и он просто молчал.

Юлия Николаевна покормила Магнуссона завтраком. Она смотрела куда-то в сторону и приговаривала:

- Баю-баюшки. Земля пухом. Вечная память.

Магнуссон подумал, что иногда перед смертью молятся. Он вспомнил картину, на которой был нарисован палач с топором, а рядом – приговоренный преступник, склонившийся в молитве. “Но ведь меня никто не приговаривал к смерти”, - усомнился Магнуссон.

- Господи, - на всякий случай сказал он. – Помилуй мя грешнаго.

И перекрестился прозрачной белой рукой.

Почтальон принес прошлогодние газеты и чужие письма. Поговорили о политике.

- Прогнивший режим Мобуту, - веско говорил почтальон, похлопывая себя по коленке. – Баскские террористы.

- Падение курса доллара, - возражал Магнуссон.

Хотел составить завещание, но не мог вспомнить, как зовут детей. Хотел доделать какие-нибудь недоделанные дела, но не мог ничего придумать.

В окно были видны деревья и строения. Магнуссон застал эпоху основания города. Это было давно. Люди вбивали первые столбы. Клали кирпичи. Все время дул ветер. Все время шел дождь. Стояли палатки. Черная земля. Мутные лужи. Обветренные люди перекликались осипшими голосами. Ради электричества построили огромную плотину. Первые провода. Первые лампочки. Шум, грохот – прорвало. Все погибли. Магнуссон смотрел издалека и остался жив. Потом восстановили. Теперь все хорошо. Все спокойно. Белые дома. Широкие улицы. Зеленые деревья. Электричество. Свет.

Пришел официальный человек, разложил бумаги.

- Как вас зовут.

И, не дожидаясь ответа, стал что-то писать.

- Федор Иванович Магнуссон.

- Почему у вас такая странная фамилия.

Магнуссон не знал, как объяснить, и промолчал.

- Вы будете похоронены на Втором муниципальном кладбище, около Западного шоссе. Самое респектабельное. Я вас поздравляю. Неплохая компания: бывший вице-губернатор, чемпион мира Семенов, композитор Вольфганг Штубе…

Магнуссон не понимал, хорошо это или плохо, и снова промолчал. Потом подумал, что вице-губернатор – это все-таки хорошо.

- Хорошо, - сказал Магнуссон.

- Возьмите квитанции, - сказал человек и протянул Магнуссону две бумажки, в которых были только крестики и нолики.

Юлия Николаевна протирала влажной тряпкой гладкие поверхности, поглядывая на лежащего Магнуссона.

- За картошкой сходить, - ворковала она, – рубашку погладить.

Магнуссона измерили длинной складной линейкой.

- Сто восемьдесят два сантиметра, - услышал он тихий шепот.

Все вдруг показалось ему значительным и имеющим смысл, даже мухи, летающие по комнате. И слова Юлии Николаевны о картошке звучали торжественно и важно, как стихи из Священного писания.

Пришла Смерть, настоящая, как рисуют на картинках, с косой и в белом саване.

- Пошли, - сказал Магнуссон и стал собираться.