Хорхе Кампос сидел на скамейке и не знал, что ему делать.

Он обнаружил себя сидящим на скамейке в совершенно незнакомом месте, в незнакомой части света. Вокруг был, наверное, город. Стояли дома, ездил транспорт, виднелся узкий канал, а еще дальше – другой берег канала, набережная и опять дома, таинственно-угрюмые, выстроившиеся в одну сплошную линию, пяти-шестиэтажные, похожие друг на друга, но разные. Ходили, бежали и стояли люди. Люди – белые, условно европейского вида, грингос, как сказал бы Хорхе Кампос. Но он ничего не говорил, безуспешно пытаясь понять, что происходит.

Хорхе Кампос был одет в строгий черный костюм, под костюмом – белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, без галстука. Шляпа тоже была, черная, и черные же ботинки. Он был бы похож на жизнерадостного хасида или строгого протестантского проповедника из Новой Англии, если бы не был худым низкорослым индейцем, с коричневыми лицом и руками посреди черноты-белизны костюма-рубашки-шляпы. Хорхе Кампос никогда не носил такой одежды. Все это было весьма удивительно.

Все (или почти все) люди, несшиеся мимо Хорхе Кампоса, знали, что вот это скопление домов, транспорта, набережных, каналов и других слегка упорядоченных предметов называется Санкт-Петербург, и что это второй по величине город России, административный центр Ленинградской области, важный политический, экономический и культурный, да-да, прежде всего культурный, центр страны, крупный железнодорожный узел, что здесь много памятников-дворцов-музеев, и что здесь с 1703 по 1918 годы располагалась столица России, а потом она переехала в другое место, и теперь это просто административный центр Ленинградской области, крупный узел всего. А Хорхе Кампос – нет, не знал. Хорхе Кампос всего несколько раз бывал в большом (не очень), грязноватом и суетливом городе, в котором приезжим было трудно дышать из-за высоты, а местные ничего, привыкли, нормально, а вот гости да, задыхались, и даже сильные футбольные команды Бразилии и Аргентины, приезжая туда, почти всегда проигрывали, задыхаясь, неказистой сборной маленькой южноамериканской страны, столицей которой и был этот не очень большой грязновато-суетливый город, в котором несколько раз в жизни бывал Хорхе Кампос, приезжал вместе с родственниками, что-то они продавали на рынке, вроде бы. А в других крупных, да и мелких, городах Хорхе Кампос никогда не бывал, тем более в таких вот, как этот, неизвестный ему город, судя по всему, огромный, с каналами и домами.

Пытался понять, вспомнить, как же он здесь оказался, почему и зачем. Получалось не очень. Работал в поле, устал, перестал работать (казалось, временно), сел. Вроде, уснул. И – все. Короткая вспышка: со связанными руками по каменистой тропинке спускается к морю, подталкивают в спину: иди, мол, пошевеливайся, а внизу – пристань, у пристани небольшое судно, и люди там, на судне что-то привязывают, перетаскивают, какие-то тюки, веревки. Потом опять провал – и вот сидит на скамейке, канал, дома, транспорт. И люди. Больше ничего не помнил Хорхе Кампос из событий последних дней или, может быть, месяцев своей жизни.

Попробовал ходить. Побрел вдоль канала, по набережной. Канал немножко извивался. Дома отражались, и вода как будто стояла на месте, но на самом деле все-таки было небольшое течение, если присмотреться. Хорхе Кампос шел.

Сбоку замаячило что-то оживленное. Свернул в проулок и вышел на огромную площадь. Посередине возвышалось нагромождение каких-то железных башен и башенок, висели тросы, торчали во все стороны железки. Все это было огорожено забором. А вокруг этого железно-беспорядочного – много движения. Транспорту было неудобно (мешало железное нагромождение), и он с трудом, с гудками и воплями объезжал, нырял в проулки, опять выныривал. Люди совершали сразу миллионы действий, за всем не уследишь. Сквозь все это продирался трамвай, но это мы только так, условно обозначили явление словом трамвай, а Хорхе Кампос не знал, что это трамвай, он не был знаком с таким термином, и для него это была просто грязно-красно-белая железно-стеклянная хреновина параллелепипедной формы, с людьми внутри, которая с грохотом ползла. Хорхе Кампос уныло обалдел. Если бы он умел читать, знал хотя бы буквы своего родного языка, он бы, может быть, по сходным гласным и некоторым согласным смог бы немного сориентироваться в вывесках и других надписях, мелькавших там и сям. Например, смог бы прочесть слово метро (похоже ведь, всего одна буква немного отличается). Но Хорхе Кампос был неграмотен. С другой стороны, если бы он даже и прочел слово метро, пользы от этого не было бы никакой – метро, как и трамвай, не входило в число известных Хорхе Кампосу явлений и терминов.

Хорхе Кампос встал, надел черную шляпу и пошел вдоль канала уже в другую сторону, не к площади, смирившись со своей, судя по всему, незавидной (а вообще-то кто его знает, как оно еще там сложится) судьбой.