Фабрика. Осень. Дорога
– Нет, ну это уже просто невозможно так. Честно говоря,
надоело уже, – сказал Александр Александрович.
– Ну, подождите, подождите, давайте разберемся. Все ведь
не совсем так, как вы говорите, - сказал Александр Александрович.
Александр Александрович и Александр Александрович стояли
посреди так называемого автобусного круга, хотя это был вовсе не круг, а,
скорее, прямоугольник с непрямыми углами, и углов было не четыре, а больше или
меньше. А круг – это просто потому, что сюда иногда приезжает автобус и,
постояв, разворачивается и уезжает обратно. Автобусный круг располагался около
маленькой сутулой фабрики – ворота, будочка у ворот, забор, корпус, еще корпус,
труба. Ворота открыты, и там, внутри, на фабричном дворе валяются, стоят и
высятся разные железные и деревянные предметы, по отдельности кажущиеся
бессмысленными и жалкими, но все же в своей совокупности
имеющие какой-то тайный смысл. Вокруг круга и фабрики – поселочек,
состоящий из домов и людей. Александр Александрович и
Александр Александрович продолжали разговор, который, судя по всему, начался не
сегодня и не вчера, может быть, в какую-то совсем отдаленную
эпоху, когда здесь не было ни фабрики, ни поселка, ни тем более автобусного
круга.
– Опять условия меняются. Ведь уже договорились, что в
первой половине – по тридцать пять, а дальше по тридцать восемь. А тут опять… Я
ведь, смотрите, все уже подготовил – и таблицы, и подрисуночные подписи… –
Александр Александрович совал под нос Александру Александровичу листочки
бумаги, беспорядочно исчерканные зеленой гелевой
ручкой. Ручка, судя по всему, писала плохо, и все эти длинные
неровные линии и мелкие штришки тут и там прерывались, и было видно, что
человек, создавший эти каракули, часто с остервенением водил ручкой по бумаге,
чтобы восстановить приток геля, и листочки производили впечатление какой-то
болезненной и в то же время дерзкой неряшливости.
– Зато с накопителями все у нас нормально прошло, разве не
помните? Мы все свои обязательства выполнили. Александр Александрович, кстати, остался очень доволен вашей работой.
По серому небу медленно пролетел маленький черный предмет
– живая птица или, может быть, придуманный людьми летательный аппарат. Деревья
мотались на ветру. В промежутках между домиками виднелись голые поля. Голые –
не в том смысле, что осень, урожай собран, и до весны поля голые, а весной там
опять что-нибудь посеют, какой-нибудь злак, овощ или бахчевую культуру, и опять
зацветет-заколосится… Нет, не засеют и не заколосится,
они просто голые, и летом, и весной, и зимой голые, просто голые поля, всегда.
Было не совсем понятно, идет дождь или нет, вокруг
суетилась влага, она не падала целенаправленно с неба на землю, а летала туда-сюда, и было мокро, но назвать это дождем было бы
некоторым преувеличением.
Влага постепенно пропитывала листочки с зелеными
каракулями, и зеленые каракули жалобно расплывались.
– Ну, это когда было. А теперь? Куда я теперь все это
дену? Что, коту под хвост опять? Три недели работы.
– Ну, мы ведь заплатим. Александр Александрович, дорогой
мой, вы поймите, это не я и не Александр Александрович решаем. Это ведь все
решается на областном уровне.
– Да слышал я это уже много раз. Все время на область
валите. При желании все эти вопросы давно можно было урегулировать. И когда,
интересно, вы мне заплатите? За «Измерение летчика Ганнибала» мне до сих пор
так и не заплатили.
– Да поймите же вы, Александр Александрович, мы ведь
делаем гробы. Просто гробы. Вон, посмотрите, – Александр Александрович показал
рукой на аккуратно сложенную у ворот фабрики стопку батарей центрального
отопления. – Если бы мы, скажем, нефть добывали или, там, линолеум бы производили,
тогда еще можно было бы как-то повлиять. А мы – просто гробы.
– Знаете, Александр Александрович, в конце концов, это
ваши проблемы. Мне-то, собственно, что?
– Александр Александрович, но ведь и мы часто вам
навстречу идем. Как-то вы уж очень… Одни обвинения от
вас. Если уж сказать откровенно, то никакой практической пользы ни «Измерение»
ваше, ни таблицы нам не приносят.
– Не приносят? Ну и прекрасно. Что мы тогда мучаемся? Ни
вам пользы, ни мне. Ни уму, ни сердцу. Надоело, честное слово. Надо просто это
все прекратить раз и навсегда, и все.
Подъехал желто-бесцветный, издающий тихие стоны автобус.
Из автобуса вышли люди. В автобус вошли люди. Бабка-кондукторша поковыляла к
воротам фабрики за печеньем. На фабрике делали печенье, которое продавалось в
будочке около ворот.
– Александр Александрович…
– Да уже говорено сто раз. Лыко да мочало… Все, хватит.
– Ну, как знаете.
Александр Александрович пошел к автобусу. Александр
Александрович постоял немного, потом сложил листочки с зелеными каракулями
пополам, сунул их в карман и тоже пошел к автобусу. Александр Александрович
вошел в автобус и сел у окна, но не рядом с Александром Александровичем, а на
другое сиденье. Александр Александрович оглянулся, а Александр Александрович, заметив
это, отвернулся к окну. Это раньше они всегда ездили вместе, разговаривали и
даже иногда пили пиво, но сейчас уже не так, какой-то все-таки разлад между
ними произошел, и они сидели на разных сиденьях и смотрели в разные окна в
разные стороны.
Вернулась кондукторша с пакетом печенья. «Гробы и печенье»
- отрывисто подумал Александр Александрович. Кондукторша медленно продвигалась
по салону и собирала плату за проезд. Печенье лежало на кожухе мотора, рядом с
водительским местом. «И печенье тут тебе, и гробы» - нехотя подумал Александр
Александрович.
Кондукторша завершила свой обход и взгромоздилась на
кондукторское место. Закрылись двери, автобус развернулся, доказав тем самым,
что это место – действительно круг, автобусный круг, а не какой-нибудь там
прямо- или многоугольник, и поехал – сначала по узкой петляющей дороге, а потом
по широкой и прямой.
Автобус катился по прямой, ровной, широкой – по три полосы
в каждую сторону – дороге. Эту дорогу построили несколько лет назад, она была
очень широкая и прямая, с разделительным газончиком, никаких пробок, и теперь
стало очень удобно добираться до населенных пунктов, расположенных вдоль этой
прямой шестиполосной ровной дороги.
2002
